Запорожские волонтеры-психологи: «Неправда, что бойцы на войне становятся ненормальными»
Сегодня в Украине катастрофически не хватает качественных военных психологов. Страна не готовилась к войне, и специалистов по работе с участниками боевых действий выпускали из единственного профильного вуза не больше двух десятков в год. При этом большая часть таких выпускников сразу устраивалась работать в бизнес-структуры. Немудрено, что на фоне подобного дефицита военных психологов их функцию начали выполнять волонтеры, в подавляющем большинстве — женщины.
С четырьмя запорожанками, уже несколько лет работающими в теме войны, обеспечивая психологическую помощь и поддержку нашим воинам и их семьям, я встретился в Волонтерском центре «Солдатский привал» — безоплатном хостеле для военных, расположенном на вокзале «Запорожье-1» (пр. Соборный, 6к). У них разные источники дохода — кого-то муж обеспечивает, кто-то работает психологом в больнице, кто-то — получает пенсию. С солдатами дамы работают на волонтерской основе.
О приходе в волонтерство
Галина Гук, врач-психиатр:
— В начале 2015 года я находилась в декретном отпуске. Тогда и решила помогать военным — не смогла остаться в стороне от происходящего в Украине. Сначала это была чисто волонтерская помощь. Затем, пройдя специальную подготовку с учетом опыта уже работающих с военными коллег, подключилась к работе в Запорожском военном госпитале, с активными участниками боевых действий и демобилизованными бойцами. Позже, когда вышла на работу, стала ребят консультировать и, при необходимости, направлять в специальное отделение для участников боевых действий, созданное при областной психиатрической больнице. Так и работаем. О цифрах говорить сложно… Но с двумя-тремя сотнями бойцов к сегодняшнему дню я успела пообщаться.
Людмила Волтер, психолог Волонтерского центра «Солдатский привал» и ГО «Объединение психологов, психотерапевтов и реабилитологов Запорожской области «Відновлення». Работает с военными с конца лета-2014:
— До начала работы с солдатами мы были очень далеки от войны. А потом — окунулись… У меня все началось с психологического сопровождения похорон павших бойцов. Это предполагает работу с родственниками погибших и с их побратимами. Потом я попала в воинскую часть на полигоне «Близнецы» под Запорожьем. Перед первыми встречами с вернувшимися «оттуда» солдатами был мандраж: мол, что я могу сказать человеку, который прошел через ад боевых действий? Тогда меня очень расслабила фраза одного из «клиентов» (так психологи называют своих собеседников — Б.В.): «Вот только не надо, как психолог… Давай просто поговорим». В то время у меня сломался стереотип «встречают по одежке». Тогда, в 2014-м, ребята вышли на ротацию с фронта потрепанными, уставшими, в изношенной форме, грязными, с руками, в которые просто въелась грязь. И вот эти заросшие, осунувшиеся непрезентабельные в обычном понимании мужчины вдруг начинают читать стихи или рассуждать о химии, физике… Это кардинально изменило восприятие, заложенное с детства. Я перестала обращать внимание на внешность, сосредоточившись на общении по сути, на контакте с личностью.
В первые мои визиты в часть после сообщения «психологи приехали» мужики просто разбегались. И вот стоишь ты одна посреди палатки или ангара… Приходилось «включать девочку», пищать «мальчики, я же боюсь!». Тут парни «таяли», подходили, чай предлагали, проявляли заботу… Конечно, в какой-то мере это была манипуляция. Но и ребята нас, девчонок, проверяли на прочность, на «слабо», так сказать.
Марина Попова, психолог городского центра социальных служб для семьи, детей и молодежи, сертифицированный травма-терапевт. Работает с «атовцами» с конца 2014 года:
— Я начинала волонтерство с нашего военного госпиталя и 5-й городской больницы. Ходили вместе со своей коллегой – напарницей Татьяной Ковальской. Во время первых разговоров парни рассказывали нам об ужасах будней на передовой, показывали фото мертвых сепаратистов и раненых товарищей, смотрели на нашу реакцию. При этом нельзя было выказать страха или отвращения. Мы и реагировали: «Та ладно! Та не может быть! А рука оторванная куда полетела?». Чёрный юмор помогал снимать напряжение и находить контакт с ребятами. Когда воины видят, что ты не шарахаешься, тебя не бросает в какую-то истерику, они постепенно в разговорах переходят к тем вещам, которые их реально тревожат.
Виктория Геращенко, психолог, системный семейный терапевт, работает с военными с конца 2014 года, психолог-волонтер ГО «Центр «Побратим» г. Мелитополь
— В декабре 2013 года с киевского Майдана вернулся муж с разбалансированной психикой. Он там записался в Козацкую сотню и был момент, когда он пять суток подряд не спал, начались галлюцинации. Потом, когда ситуация выровнялась, я поехала с ним в Киев, мы ночевали в доме Профсоюзов на шестом этаже. Я следила, чтобы он хотя бы по шесть часов в день спал.
Первый опыт общения с участниками боевых действий у меня был в запорожском военном госпитале. Один из ранних случаев, с которыми я столкнулась, был не совсем боевым — один наш танк случайно въехал дулом в другой, травмировав бойца… Главное, что помогало быстро начать общение — как уже говорили коллеги – это представиться волонтером, и только потом психологом. Если сразу говоришь, что психолог — первая реакция ребят: «У нас больных нет». Мой ответ был таким : «Я «больничные» не выписываю, таблеток не выдаю». Тогда по-мальчишески звучало: «А вот вы к нему подойдите, у него точно проблемы». Снималось напряжение, недоверие и начинался разговор: о семье, о моральной поддержке, о боевом опыте.
О неофициальном подходе
Марина Попова:
— Нашими самыми любимыми клиентами в госпитале были парни, лежащие под капельницами. Потому что как только мы заходили в палату и объявляли: «Здравствуйте, мы психологи-волонёры, пришли узнать как у вас тут дела!», у ребят сразу находилось море неотложных дел: «Ой, я покурить», «Ой, я на процедуры» — и разбегались. А лежащие под капельницами никуда убежать не могли — вот с ними ми и начинали работать, а позже подтягивались и остальные.
Людмила Волтер:
— Ребята настороженно относятся к статусу «психолог». Чтобы слегка «сломать лед» недоверия и напряжения, приезжая на передовую, я могу начать знакомство со слов «Здравствуйте, аниматоры приехали!». Иногда даже на какие-то серьезные, но несвоевременно заданные вопросы мы отшучиваемся. Один из случаев: приехали на точку, разгружаемся. В разгаре процесса, один боец спрашивает: «Знаете, у меня панические атаки, страхи, что делать?». Я отшутилась сначала: «Можно под куст выстрахать, например!». Такие вопросы впопыхах не решаются… И только после разгрузки и метушни, я с этим военным села и спокойно поговорила. Нельзя быть «официальным» и «сухим», общаться на сложном языке иначе ребята не раскроются.
Часто само внимание и умение выслушать уже бывает терапевтичным. Был такой случай. Приходила ко мне мама погибшего бойца — подозревали суицид. До этого куда уже только не обращалась. Многие, когда она показывала фотографии мертвого сына, отворачивались-отнекивались. Это сложно выдержать. И вот эта женщина пришла ко мне. Я начала смотреть фотографии, она смотрела на меня, на мою реакцию. Мы подробно обсуждали детали и нюансы. Когда уже прощались, она проговорила: «Спасибо, что вы меня выслушали, а не попытались сразу избавиться».
Галина Гук:
— Официальные лица, штатные психологи, бывают слишком заняты формальностями, им не хватает времени для человеческого общения.
Периодически в обществе и среди самих военнослужащих поступают волны информация о том, что военных психологов не хватает. В то же время мы их официальных источников слышим, что их подготовке уделяется большое внимание. Я встречала многих штатных психологов. Они, в первую очередь, – служащие, которые выполняют поручения и приказы начальства. И когда на две-четыре тысячи солдат один специалист, он все свое время занимается бумажками. На индивидуальный подход — чтобы действительно вникнуть в человека — времени не остается. Да и нынешние «официальные» психологические тесты, которые проходят ветераны, они подходят для мирного времени. Естественно, что результаты этих тестов у участников реальных боевых действий показывают «ненормальные» результаты. Потом и появляются разговоры — мол, они все больные «оттуда» возвращаются.
Людмила Волтер:
— Как уже сказали коллеги, штатные психологи сталкиваются с тем, что по службе они либо выше по званию, либо ниже. К подчиненным вышестоящее начальство не идет на прием из своих «вышестоящих соображений», а военнослужащие званием ниже — из опасений, что это может как-то негативно отразиться на дальнейшем прохождении службы. В этом отношении волонтеры-психологи – безопасное пространство. Мы не передаем никаких интимных, если можно так сказать, подробностей. Они остаются между психологом и клиентом.
И во время психологического тестирования при подписании контракта неловкие моменты случаются.. Тесты, которые проходят наши воины разработаны давно и направлены на выявление «неудобных»… т.е., как бы для военных, но очень мирных, чтоб не сказать – смирных. В период военных действий некоторый «зашквар» по показателям наоборот дает возможность выжить, быстрее адаптироваться в боевых условиях, легче реагировать на происходящее.
О психике воевавших
Виктория Геращенко:
— Очень много разговоров о том, что чуть ли не 90 процентов участников боевых действий возвращаются домой «неуравновешенные», с ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство). Есть серьезные научные труды харьковских психологов, которые изучали участников боевых действий еще с 2011 года. Действительно, у бойцов наблюдалось много невротических состояний (включая ПТРС). Но там было далеко не 90 процентов. Да, в первые годы войны у наших участников боевых действий по возвращению был большой всплеск зависимости — алкогольной и наркотической. Но ПТРС — это действительно тяжелое психическое состояние, им врачи-психиатры занимаются, а не психологи. И страдает от него далеко не большинство ветеранов. Сколько именно? Не знаю. Мы — волонтеры, статистикой не занимаемся.
Людмила Волтер:
— Есть идея сделать психологическое обследование для участников боевых действий обязательным. Но нам надо сначала армию до конца «отремонтировать». Да и ментальность у нас другая по сравнению с американцами. Хотя идея хорошая, со временем мы к ней придем.
Галина Гук:
— Что интересно, участники боевых действий первой-второй волны (2014-2015 годы) к нам почти не обращаются. Те ребята знали, за что шли воевать, они были внутренне мотивированы — еще и «заряженные» Майданом. Да, тогда были у нас большие потери. С другой стороны, ребята постоянно воевали, постоянно были в действии. Выработанный организмом адреналин тут же находил применение. Тогда как сегодня парни в окопах адреналин под обстрелами накапливают, а применить его не могут.
Марина Попова:
— Анатолий Матиос (главный военный прокурор), когда говорит о массовых самоубийствах воинов АТО, исходит из сухих цифр . Эти данные, как и данные о 90 процентов ветеранов с ПТСР — «сырые». Я же могу говорить как специалист, непосредственно работающий с людьми, что неизвестно, кто и почему покончил с собой, и связано ли это вообще с участием в боевых действиях. Каждый случай индивидуальный, одни и теже события люди воспринимают совершенно по-разному.
О возвращении с непониманием
Галина Гук:
— Бывает, вернувшиеся бойцы очень болезненно воспринимают вопросы вроде «А у нас что, война?» или «За что ты там воевал?». Особенно, если их задают люди из близкого окружения. Я видела глаза ребят, которые слышат такое от своих родителей. Когда жена, друг, брат не понимает, это больно, неприятно. Но все же не так больно, как непринятие родителей. Ведь это люди, которые должны принимать тебя всяким. Часто родители ухаживают за наркозависимыми, алкоголиками, возят передачи своим детям в тюрьму. Здесь же приходит красавец-воин, который приял мужественное решение защищать Родину, семью, свой народ, а ему говорят: «А что ты там делал? На чьей войне?..». К сожалению, такие случаи нередки в моей практике. И для меня (как для матери, дочери и специалиста) глаза бойцов, которые слышали подобное от своих отцов и матерей – это, пожалуй, самое сильное впечатление, связанное с ужасом войны.
Людмила Волтер:
— Вокруг темы ветеранов сегодня наблюдается какая-то информационная истерия. Постоянно слышишь: воин АТО избил, воин АТО был избит, воин АТО покончил с собой. Если такое случается с обывателем, не говорят: «водитель был избит» или «парикмахер покончил с собой». И получается, что бойцов начинают воспринимать, как неуравновешенных. Потом в транспорте покажет такой воин льготное удостоверение, а ему или сочувствовать начинают — мол, бе-е-едненькие, вы оттуда все больные возвращаетесь. Или бояться и отворачиваются. Даже когда я захожу в военной форме в маршрутку, у многих реакция испуганная, шарахаются, особенно у мужчин — вжаться в кресло, чтобы не дай бог со мной не соприкоснуться.
Виктория Геращенко:
— Я не говорю, что все участники боевых действий — святые. Среди военных есть разные люди — как и в обществе. Ведь армия — это срез общества. Ты на войне защитник, воин, но если вернешься домой и начнет жену обижать, станешь агрессивным и откажешься обратиться к специалисту – это уже не про геройство. Да, я понимаю многих «атошников», которые возвращаются в Запорожье и возмущаются: «А-а, «сепарский» город, никому нет дела». Но спрашиваю: «Ты что, для того шел воевать, чтобы тебе при встрече флажками махали?». «Нет», отвечает. Ведь у каждого ушедшего на войну была своя мотивация – остоять свою землю, защитить семью, чувство патриотизма, отдать долг Родине или найти себя в военном деле. Мотивация может быть даже банальная или корыстная. И если боец ее для себя осознает, то относится к происходящему станет гораздо проще.
О пациентах и юморе
Виктория Геращенко:
— Вспомнить какой-то случай? Сейчас работаю с семейной парой. Они, увы, разводятся по причине алкоголизма мужчины. Он и до армии много пил. Призвался, демобилизовался, подписал «контракт». Жена была против продолжения его службы, т.к. дети растут без отца и ей тяжело справляться одной с сельским домашним хозяйством. Муж вернулся, расторгнув «контракт», стал пить. К сожалению, мужчина совладать со своей зависимостью не может и не хочет. Это его выбор. «Включилась» программа по личному самоуничтожению и распаду семьи. Был и другой случай. Приходила семейная пара. Муж вернулся с войны, вскоре он почувствовал, что начал срываться, проявлять агрессию, с которой не мог справиться самостоятельно. В процессе работы выяснили, что он не может материально обеспечить семью – не востребован на прежней работе (врач-практолог). Совместно нашли пути решения их проблемы. Сейчас у ребят все хорошо: муж кардинально сменил профессию, став монтажником-высотником.
Людмила Волтер:
— У меня немного не в тему история. Как-то приехали мы на «передовую». Перед сном командир проводит инструктаж — кто где спит, кто куда выбегает при начале обстрела. Потом поворачивается ко мне: «А ты, Люся, никуда не бежишь… Ты на ящике с гранатами спишь».
Записал
Богдан Василенко